Мне восьмой год шел, как родители вынуждены были отдать в пастушки к чужим селам — первый год пас коров в Дерно, а в следующем году — в Мощанице. Я уже был опытным пастушком, потому что два года пас в своем селе. Весьма были страшными те послевоенные годы: силой загоняют крестьян в колхоз, отбирают в нашей семье двух лошадей, корову, сельскохозяйственный инвентарь — обрекают семь детишек (только парни, единственная сестра варке умерла в десятилетнем возрасте) на голод, холод…
Ранней весной 1948 пришел дядя Макар, знакомый моих родителей, и попросил: мол, отдайте этого мальчика к нам в пастушки, хлеба заработает. Я — в плач, мне в школу надо идти, говорю. Мои ровесники уже ходят. Мать: «Школа, сынок, тебя не накормит…» И повел меня дядя Макар в девяти километрах от села Карпиловка бывшего Цуманского района Волыни (ныне Киверцовский) до села Дерно.
Спеша за дядей, семенил ножками, поддерживая рукой за пазухой книгу. «Что ты несешь?» — Спросил дядя. — «Книга». — «Какую?». — «Кобзарь». — «А- а, слышал. А разве ты читать умеешь? Ты в школу еще не ходишь». — «Умею, научился у старших братьев»…
… Страшные лихолитни военные времена. В волынских лесах разных мастей боевики воюют между собой. Вокруг Карпиловки — также леса. Моя тетя Настя, сестра матери, проживавшей по километра три в урочище Гребельки одиночестве. Малая мужа- поляка и двух дочерей. Были богатыми, потому что очень трудолюбивыми. Земли много, прекрасную хозяйку имели. Уже и не вспоминаются подробности из рассказов матери: якобы человек с дочерьми уехал в Польшу, а тетя осталась, чтобы быть при хозяйке. Мать очень боялась соваться в лес, но иногда навещала сестру, звала ее перебраться жить к ней, но не уговорила. Когда война уже была завершиться, долетела до села известие, что Насте нету, и все ограблено. Мать со старшим сыном запрягли лошадей, я тоже был с ними, и отправились в Гребельки. Везде тело тети искали, воду из колодца вычерпывали — бесполезные потуги. Поговаривали, что убили ее бандеровцы. Однако, когда я подрос, расспрашивал у стариков, которые уверяли: «Какие там к черту бандеровцы? Свои бездельники — мародеры, которых из-за болезни на фронт не забрали, порешили ее, видимо, не отдавала добро». Даже называли фамилию. В то время этот человек уже ушла в мир иной.
И когда мы собирали пожитки, оставшиеся мне в руки попал «Кобзарь». Потрепанный, грязный, с которым я уже не расставался, пока не окончил школу и не поехал на учебу в сельскохозяйственный училища в Луцке. Удивлялся: сколько же людей его читали, если он в таком состоянии! Многие произведения выучил наизусть. И сейчас могу продекламировать поэму «Кавказ». Когда на посиделки вечерам к нам сходились соседи — дяди, палили свои самокрутки и вели гуторку о жизни, предлагал неграмотным мужикам Захар, Костюку, Никите, Иосифу послушать нашего Пророка: «Свете тихий, края милый, / Моя Украина! / За что тебя осквернено, / За что, мама, гибнешь..», или: «Если бы вы знали, панычи, / Где люди плачут живя…» Они ахали: «Ой- ой, это же о нашей земле, о нас, о наших бедах!..» А когда узнали, что Шевченко — бедный крестьянский мальчик с крепостной семьи, не верили. Следовательно щовечорниць просили почитать «Кобзарь».
Я ходил в школу только, когда снег лежал снег сойдет — пас коров. И Шевченко, и другие книги всегда были со мной. Поэтому некоторые люди смеялись надо мной. Однако учился хорошо. Из-за очень нищенскую жизнь мои неграмотные родители в школу не пускали. Учителя приходили ругать их, потому что должен был учиться два года. Спрашивал у отца: «Папа, когда я родился?» — «Ты уже бегал, когда немцы наступали». «Мама, а в каком месяце я родился?» — «О, была весьма лютая зима» — говорили мать. Как же мне паспорт сделать, чтобы поехать учиться? Тогда из колхоза — ни-ни. Услышал весть, что кто поедет учиться во Львов на киномеханика, поэтому выдадут паспорт. Я — в церковь, я — в архив, нигде я не числюсь. Однако уверяли родители, меня крестили. Поэтому записал себя ровесником, с кем в школу ходил — 1942 год, и середину февраля — 15 число. Однако во Львов не поехал, потому что для сельского подростка — это очень далеко, а Луцк — гораздо ближе. Возможно, поэтому и легче давалось чтение, другие науки, ибо старше, чем мои «ровесники». И в училище, и в армии, я не расставался с Шевченко — составлял и проводил викторины по его произведениям и фактами из жизни. До конца дней моих с теплотой и искренней благодарностью вспоминать мою любимую учительницу литературы Анну Ивановну Крук, не так давно ушла за черту жизни, всячески старалась способствовать моей заинтересованности литературой. В классе пришлось декламировать стихи Шевченко, а в клубе это делать отказывался, ведь картавлю, плохо произношу букву «р». «Не обращай внимания, что ученики передразнивают, ты для взрослых читай…» — успокаивала Анна Ивановна…
К великому празднику — 200-летие со дня рождения Тараса Григорьевича остается менее 5 месяцев. Ему не нужна новая церковь Московского патриархата возле Чернечей горы, ни мраморный иконостас. Больше всего ему нужна человеческая почет. Шевченко — это не только то, что изучают, но и то, чем живут, как мыслят, где черпают надежды и силы, чтобы любить так мать Украину, как любил большой Пророк.
Роман Крикун,
г. Сокаль.